В принципе, Жан Поль был доволен своей носочной жизнью. Тихая жизнь под кроватью пусть не была наполнена стирками и знакомством с новыми кроссовками и стельками, она насытилась настоящей войной.
Иногда, в пылу схватки, Жан Поль скучал по стиральной машинке и белому порошку с синими гранулами, но не время было предаваться размышлениям. Пыль ежесекундно осаждала его черные бока, не давай шанса отдохнуть или, хотя бы, вздохнуть свободно. К тому же, будучи ветераном Великой Войны с Пылью, он получал льготы в виде вакантного места под комодом, столом и стиркой в канализации. Но Жан Поль был мудрым носком. Воротя нос от этих, как казалось соц. обеспечению, благ он остался под кроватью, где имел возможность общаться с другими носками, а не с остатками меда на полу.
На войне носок получил боевые шрамы, белые полоски на подошве и пару-тройку дырок, которые выела жадная моль. Благодаря этому всему он приобрёл благородное лицо настоящего итальянского мафиози. Но внешность обманчива, как мы все знаем.
Этот по всем параметрам весьма дырявый и удивительный носок обладал мягким нравом дядюшки Римуса и двойным подкладом. Это выгодно отличало его от остальных носков. Тем более они были мертвы, это важный фактор, но не такой, как двойной подклад. Двойной подклад это вещь. Им Жан Поль искренне гордился. Словом, приучив свой нос с горбинкой не обращать внимания на запах мертвых носков и научив волосы в носу скручивать, не давая ему прохода,  он стал самым счастливым носком на свете. Правда, некоторые носки пахли мятой.
Хм, наверное, вы подумали, что Жан Поль седовласый старикан, с палочкой, коротающий свои дни под одной и той же кроватью? Увы, я вас разочарую. Это довольно молодой носок по меркам носков. Престарелая Луиза гораздо старше, что понятно из её имени. И как все относительно молодые носки Жан Поль спал по десять часов в сутки, курил и любил читать свежие газеты за завтраком. Но имел из всего этого только сон и несвежие газеты. Впрочем, он жил, не тужил.
Словом, как все носки, в то знаменательное утро Жан Поль спал, старательно похрапывая, посапывая и постанывая. Ему снились барашки, перепрыгивающие через овечек и Пыль, которая покрывала белоснежную шерсть барашков и овечек.
Казалось, ничего не предвещало беды. Однако рано утром он проснулся от звонкого шмяка, с каким шмякаются только чистые носки. Боковым зрением он немного посмотрел на свеженький белый носок и, не усмотрев ничего интересного, снова заснул. А зря. Спустя некоторое время его разбудили тихие осторожные шаги. Жан Поль рассердился. Вконец обнаглели! Поспать нормально не дают! Он поклялся собственноручно распустить нарушителя его спокойствия на варежки. Подгадав момент, он резко развернулся, придав своему лицу как можно более коварное и мафиозное выражение лица.
- Хороший ден-нек, правда? – Жан Поль мысленно усмехнулся, заметив своего недавнего знакомца, белого свеженького носка. Кажется, он новенький в этом царстве пыли. По ниткам  Жан Поля пробежало некое чувство, именуемое сарказм и ехидность. Жан Полю хотелось пошутить. Но все слова вылетели из головы, увы и ах. Как часто бывает, что наедине с собой мы придумываем нечто остроумное, нечто, поражающее воображение людей и носков, но, оказавшись перед реальным собеседником, теряемся и забываем свои гениальные шаблоны.
- Ты прав, носок. День просто изумительный. Особенно учитывая то, что ты разбудил меня два раза, а лампа светить в глаз, - это правда. Жан Полю светило в глаз маленькое солнышко, именуемое чудесным словом «лампочка» и ослепляло, мешая получше разглядеть собеседника.

Он усмехался, стараясь не показывать свое нынешнее настроение. Он внимательно слушал и следил за действиями собеседника. Он не мог так просто отпустить его. Жан-полю отчаянно хотелось лишь одного. Это ужасное чувство переполняло его до самого шва, перехлестывалось через край и лилось наружу, стекая по его черным бокам. Он ненавидел сам факт существования этого чувства, этого настроения, этого качества в себе, ненавидел и всеми силами желал искоренить. Даже во время войны, он, умудренный опытом в боях, бывалый вояка, загонял это чувство глубже в себя, стараясь не поддаться случайному порыву. Склоняясь над поверженным врагом, лежавшим в самой грязи и молящим его о пощаде, он не смел думать об этом чувстве. Он смотрел в пустые глаза своих врагов и не мог ничего с собой поделать. Это было ужасно.
И теперь, когда перед ним стоит кто-то, кто еще помнит свежесть стирального порошка "Миф", кто недавно испытывал вращения центрифуги, кто ЗНАЕТ, что в этом сезоне модно на ногах и давно ли хозяин сменил в кроссовках стельки он не мог остаться равнодушным. В этот раз он не скрывал своих чувств. Рядом с незнакомцем валялось его боевое оружие. А ля для вытирания пыли, но на самом деле все знают, что это крупнейший оплот пыли во всем доме, если правильно им пользоваться, можно заставить поморщиться даже человека. Хотя достаточно избегать стирки несколько месяцев, ежедневное громкое "фу" вам обеспечено.
Пока Жан-Поль размышлял не произошло, как кажется, ничего важного. по крайней мере он не смотрел на адидасовского носка. Он смотрел в пустоту. Он смотрел на воздух, расфокусировав зрение настолько, что побаливали глаза. Это все равно что смотреть на снежинку, пролетающую перед тобой или пытаться различить каплю дождя в огромном ливне сквозь дырку в ботинке. Он видел эти капли. Огромные синие мокрые капли. И воздух свежий. он любил бывать на улице, когда шел дождь ,а хозяин в дырявых ботинках. Но это было очень, очень редкое явление. Жители Петербурга обычно следят за собой. Более или менее. Так его напарник говорил.
Он с грустью вспоминал напарника, продолжая не замечать изгалявшегося собеседника и товарища по несчастью. Он ушел так глубоко в себя, как никогда до этого не заходил. Глубже только селезенка.
Его внимание привлек тот факт, что пустота становилось все темней и темней, носок чувствовал, как постепенно растворяется в ней, исчезает и перестает существовать, но тогда, когда она должна была растворить его совсем и раствориться сама оставив пустоту, пространство начало светлеть, но только теперь, когда он был уже готов покинуть этот мир окончательно, будто бы тебя сначала изводят до изнеможения пытками в тюремной камере, а затем, обессилевшего и уставшего, приводят на аудиенцию, которую ты так долго ждал, где выясняется, что ты, по сути, ни в чем не виновен. Тебе не нужно было терпеть то, что ты вытерпел, и ведь тебя просто, в тот же вечер, выгонят на улицу, без денег, жилья, еды, в холодный мир, даже не извинившись.
Реальность приобрела голубоватый оттенок, некогда белый носок, теперь грузно осевший на пол, отливал серебром и отбрасывал неяркую тень. Но более всего его поразило вот что - он испускал голубоватое свечение, и через его рот с каждым выдохом выходил голубоватый пар, кружась, словно дым сигарет и исчезая в окружавшем их полумраке.
Его снова охватило это чувство, о, Боже, как жесток этот мир! Он заставляет его, Жан-Поля, испытывать эту отвратную смесь прочих чувств раз за разом. О, как же хочется, чтобы этого больше никогда не повторялось. Но он не может быть сильнее обстоятельств. Никогда. Всю жизнь было наоборот. всегда обстоятельства манипулировали им.
Жан-Поль двинулся к белому носку, как казалось со стороны угрожающе. Тяжело делая каждый шаг, заставляя себя, преодолевая свои истинные помыслы и желания. О, как ему было больно в тот миг! Но он двигался дальше, преодолевая то расстояние, которое отделяло их друг от друга. Он покачивался, а на лице носка блуждала зловещая гримаса боли, ярости и неспособности понять: "Почему именно я?"
Все сводилось в одну точку. В один лишь миг можно разрушить систему, планету или спасти её, вовремя отключив детонатор, не ошибившись и перерезав нужный проводок.
Их разделяли считанные шаги, не более пятнадцати сантиметров, если переступишь через них, уже не повернуть назад.
И он не повернул. Хриплое дыхание вырывалось из его груди, противно-серое, смешиваясь с голубым. он сделает это несмотря ни на что.
- Прости меня, если сможешь, конечно, - его хриплый шепот заполнил пространство под кроватью. оставался один шаг до сидящего носка. Один. Шаг.
...
Жан-Поль без памяти висел на ошеломленном носке и мешал в кучу рыдание, вопли боли, отчаяния, радостный смех и истерику. Он никогда больше не был так счастлив.